'The Wind in the Willows' by Kenneth Grahame

The Mole had been working very hard all the morning, spring-cleaning his little home. First with brooms, then with dusters; then on ladders and steps and chairs, with a brush and a pail of whitewash; till he had dust in his throat and eyes, and splashes of whitewash all over his black fur, and an aching back and weary arms. Spring was moving in the air above and in the earth below and around him, penetrating even his dark and lowly little house with its spirit of divine discontent and longing. It was small wonder, then, that he suddenly flung down his brush on the floor, said 'Bother!' and 'O blow!' and also 'Hang spring-cleaning!' and bolted out of the house without even waiting to put on his coat. Something up above was calling him imperiously, and he made for the steep little tunnel which answered in his case to the gavelled carriage-drive owned by animals whose residences are nearer to the sun and air. So he scraped and scratched and scrabbled and scrooged and then he scrooged again and scrabbled and scratched and scraped, working busily with his little paws and muttering to himself, 'Up we go! Up we go!' till at last, pop! his snout came out into the sunlight, and he found himself rolling in the warm grass of a great meadow.

'This is fine!' he said to himself. 'This is better than whitewashing!' The sunshine struck hot on his fur, soft breezes caressed his heated brow, and after the seclusion of the cellarage he had lived in so long the carol of happy birds fell on his dulled hearing almost like a shout. Jumping off all his four legs at once, in the joy of living and the delight of spring without its cleaning, he pursued his way across the meadow till he reached the hedge on the further side.

'Hold up!' said an elderly rabbit at the gap. 'Sixpence for the privilege of passing by the private road!' He was bowled over in an instant by the impatient and contemptuous Mole, who trotted along the side of the hedge chaffing the other rabbits as they peeped hurriedly from their holes to see what the row was about. 'Onion-sauce! Onion-sauce!' he remarked jeeringly, and was gone before they could think of a thoroughly satisfactory reply. Then they all started grumbling at each other. 'How STUPID you are! Why didn't you tell him——' 'Well, why didn't YOU say——' 'You might have reminded him——' and so on, in the usual way; but, of course, it was then much too late, as is always the case.

It all seemed too good to be true. Hither and thither through the meadows he rambled busily, along the hedgerows, across the copses, finding everywhere birds building, flowers budding, leaves thrusting—everything happy, and progressive, and occupied. And instead of having an uneasy conscience pricking him and whispering 'whitewash!' he somehow could only feel how jolly it was to be the only idle dog among all these busy citizens. After all, the best part of a holiday is perhaps not so much to be resting yourself, as to see all the other fellows busy working.

He thought his happiness was complete when, as he meandered aimlessly along, suddenly he stood by the edge of a full-fed river. Never in his life had he seen a river before—this sleek, sinuous, full-bodied animal, chasing and chuckling, gripping things with a gurgle and leaving them with a laugh, to fling itself on fresh playmates that shook themselves free, and were caught and held again. All was a-shake and a-shiver—glints and gleams and sparkles, rustle and swirl, chatter and bubble. The Mole was bewitched, entranced, fascinated. By the side of the river he trotted as one trots, when very small, by the side of a man who holds one spell-bound by exciting stories; and when tired at last, he sat on the bank, while the river still chattered on to him, a babbling procession of the best stories in the world, sent from the heart of the earth to be told at last to the insatiable sea.

As he sat on the grass and looked across the river, a dark hole in the bank opposite, just above the water's edge, caught his eye, and dreamily he fell to considering what a nice snug dwelling-place it would make for an animal with few wants and fond of a bijou riverside residence, above flood level and remote from noise and dust. As he gazed, something bright and small seemed to twinkle down in the heart of it, vanished, then twinkled once more like a tiny star. But it could hardly be a star in such an unlikely situation; and it was too glittering and small for a glow-worm. Then, as he looked, it winked at him, and so declared itself to be an eye; and a small face began gradually to grow up round it, like a frame round a picture.

A brown little face, with whiskers.

A grave round face, with the same twinkle in its eye that had first attracted his notice.

Small neat ears and thick silky hair.

It was the Water Rat!

'Ветер в ивах' Кеннета Грэма

Крот усердно трудился всё утро, занимаясь весенней уборкой своего домика. Сначала  он чистил щетками, потом тряпками. Он взбирался с кистью и ведром побелки то на лестницу, то стремянку, то на стулья.  Наконец пыль забила ему горло и глаза, белые пятна покрыли черную шёрстку, а спина и лапы болели. Движение весны ощущалось в воздухе и под землёй, она проникала даже в этот тёмный и скромный домик, наполняя его неясным чувством неудовлетворённости и страстного желания. Неудивительно, что Крот вдруг бросил кисть на пол и сказал:
     -- Всё!
     И ещё:
     -- Хватит! И потом:
     -- Пропади пропадом эта весенняя уборка! И бросился  вон из  дому, не надев  пальто.  Что-то там,  наверху, властно звало его к себе.  Он рванулся вверх  по крутому  узкому  туннелю.  Туннель заменял  ему дорожку, посыпанную  гравием  и ведущую к главным  воротам усадьбы,  которая есть у зверей, живущих значительно ближе к воздуху и солнышку, чем Крот. Он  спешил, скрёб  землю коготками, стремительно  карабкался, срывался, снова скрёбся и рыл своими маленькими лапками, приговаривая:
     -- Вверх, вверх, и еще, и еще, и еще!
     Пока наконец -- хоп! -- его мордочка не выглянула на свет, а сам он  не заметил, как стал радостно кататься по теплой траве большого луга.
     --  Ух, здорово! -- восклицал он. -- Здорово! Намного лучше, чем белить потолок и стены!
     Солнце  охватило  жаром  его  шёрстку,  легкий  ветерок  ласково  обдул разгоряченный  лоб, а  после  темноты и тишины  подземных подвалов,  где  он провёл так много времени, восторженные птичьи трели просто его оглушили. Крот подпрыгнул сразу на всех четырёх  лапах  в восхищении от того, как хороша жизнь и как хороша весна, если, конечно, пренебречь весенней уборкой.
     Он устремился через луг и бежал до тех пор, пока не достиг кустов живой изгороди на противоположной стороне луга.-

Стоп! -- крикнул ему немолодой кролик,  появляясь  в просвете между кустами. -- Давай шесть  пенсов  за право прохода по чужой дороге!
     Но Крот даже взглядом его не удостоил и, презрительно сдвинув с пути, в нетерпении зашагал дальше, мимоходом  поддразнивая  всяких других  кроликов, которые выглядывали из норок, чтобы узнать, что там случилось.
     -- Луковый соус! Луковый соус!-- бросал им Крот, и это звучало довольно глумливо, потому что кому приятно напоминание, что твою родню  подают к столу под луковым соусом!
     К тому времени, когда он был  уже далеко,  кролики придумывали колкость ему в ответ и начинали ворчать и упрекать друг друга:
     -- Какой же ты глупый, что ты ему не сказал...
     -- А ты сам-то, сам-то чего ж...
     -- Но ты же мог ему напомнить...
     И  так  далее  в этом же роде.  Но было  уже,  конечно, поздно, как это всегда бывает, когда надо быстро и находчиво оборвать насмешника.
     ...Нет! На свете было так хорошо,  что прямо не верилось! Крот деловито топал вдоль живой изгороди то в одну, то в другую сторону. Пересекая рощицу, он  видел,  как  всюду  строили  свои  дома  птицы,  цветы  набирали бутоны, проклёвывались листики.  Всё  двигалось,  радовалось и  занималось делом.  И вместо того  чтобы услышать  голос  совести, укоряющий:  "А побелка?" --  он чувствовал  один  только  восторг от  того,  что  был  единственным праздным бродягой посреди  всех этих погружённых в  весенние заботы жителей. В  конце концов,  самое лучшее во  всяком отпуске -- это  не столько отдыхать самому, сколько наблюдать, как другие работают.
     Крот подумал, что он полностью  счастлив,  как вдруг, продолжая бродить без цели, он оказался на самом берегу переполненной вешними водами реки.  Он прежде никогда  ее  не  видел;  такого,  как  ему  представилось,  гладкого, лоснящегося,  извивающегося, огромного  зверя,  который  куда-то  нёсся,  за кем-то  гнался,  настигал,  хватал, тут  же  оставлял,  смеялся, моментально находил себе  другого приятеля,  кидался  на него и, пока тот отряхивался от речных  объятий,   бросался  на   него  снова.  Всё  вокруг   колебалось и переливалось. Блики, бульканье, лепет, кружение, журчание, блеск.
     Крот  стоял  очарованный,  околдованный, заворожённый. Он пошел вдоль реки. Так идёт маленький ребёнок рядом со взрослым, рассказывающим волшебную сказку.
И наконец, утомившись, присел на берегу. А  река всё продолжала рассказывать свои прекрасные переливчатые сказки,  которые  она несла  из глубины земли к морю, самому ненасытному на свете слушателю сказок.
     Крот сидел на травке, поглядывал на противоположный берег  и  вдруг заметил, что прямо под  кромкой берега  темнелся вход в норку,  как раз  над поверхностью воды.
     "Ах, --  стал мечтательно раздумывать Крот,  -- каким прелестным жильем могла бы  оказаться такая  норка для зверя  со скромными запросами, любящего малюсенькие прибрежные домики, вдали от пыли и шума..."
     И  пока он приглядывался, ему показалось,  что  нечто небольшое и яркое мерцает  там, прямо  посреди  входа, потом оно исчезло, затем снова мигнуло, точно  крошечная  звёздочка.  Но  вряд ли  звездочка могла появиться в таком неподходящем  месте.  Она  была  слишком маленькой  и  слишком яркой,  чтобы оказаться, например, светлячком.
     Крот всё  смотрел  и смотрел. Он обнаружил, что "звёздочка" подмигивает именно ему. Таким образом выяснилось, что это глаз, который немедленно начал обрастать  мордочкой, точно картинка рамой,  коричневой мордочкой  с  усами.
Степенной  круглой  мордочкой  с  тем самым мерцанием  в  глазу,  которое  и привлекло  внимание  Крота.  Маленькие  аккуратные ушки и густая шелковистая шерсть. Ну конечно, это была  Водяная Крыса.